|
Организаторы КЛМШ-1994:
...
|
|
|
Костромская Летняя
Многопредметная Школа
(август 1994 года)
Рассказывает Саша (Александр Альбертович) Брут-Бруляко: победитель
областных олимпиад, студент МММФ МГУ им.М.В.Ломоносова, теперь (2007) — преподаватель математики
Костромского Государственного Университета.
Я попал в ЛМШ впервые в 1994-м году. Это была смена в ДОЦ «Орлёнок» под Нерехтой. Не скажу, что это красивое место, но дорогу в Нерехту за пять километров помню до сих пор, как туда ходил весь лагерь за покупками, дружной колонной, под присмотром воспитателей, и пел песни. Да и сами мы ходили гулять, хотя, конечно, это было запрещено. Там я подружился с Пашей Дудкиным (Павлом Валентиновичем). Сейчас Павел Валентинович, наверное, закончил аспирантуру МФТИ и уехал куда-нибудь в Америку, или устроился на какой-нибудь научной базе в Дубне, не знаю. Тогда Паша был всего лишь восьмиклассником, умным, начитанным, эрудированным и застенчивым. Мы с ним ходили по полям, и он рассказывал мне о космологиях, сценариях развития вселенной, физике, пересказывал Стругацких… Здорово. Друзья в ЛМШ находятся особые. Как-то уходят школьные друзья, дворовые, даже университетские, а те, с кем подружился там, — остаются.
Ещё эта смена запомнилась тем, что там был конфликт воспитателей с преподавателями. Это была вторая школа. Первая, менее крупная, была в Николо-Шанге и состояла всего из шестидесяти человек. Всего четыре учебных группы, на каждой по два преподавателя, жили в одном здании — справлялись. А тут решили сделать смену не только для математиков, но ещё и информатиков, набрали двести человек — много. Вообще, это отдельный разговор, когда собирается в одном месте много математиков или физиков. Если это количество переходит некоторую критическую массу, то начинает идти какая-то психологическая цепная реакция, появляется «групповой эффект», и не такой, как в обычных группах, а намного сильнее и эффективнее. Я наблюдал это не только в ЛМШ, но и много где. Почему-то много математиков в одном месте — это очень интересно. Начинаются интеллектуальные шутки, разговор переходит на какие-то значимые интересы, идеи витают в воздухе. Впитываешь столько мыслей, что потом это можно переваривать целый год.
Преподавателями были тогда: Женодаров Рустем Гусманович (очень хороший, умный, уважаемый всеми человек) — начальник лагеря. В седьмом классе (моём) преподавал Шанин Андрей Владимирович (доцент Физ-Фака МГУ), в восьмом — Тарасенко Дмитрий Петрович и Смирнова Людмила Александровна (преподаватели-кружководы из Кировского Госуниверситета), по седьмому — вроде Кирилл Мальков (аспирант Мехмата МГУ), по старшим классам — преподаватели из Кировской Летней Школы (там летним школам ещё больший срок). Нам Андрей Владимирович рассказывал теорию графов, теорию остатков, и геометрию круга (вписанные углы, проективные теоремы).
Занятия проходили с завтрака до обеда. После обеда мы делали домашнее задание. И не из-под палки, а сами, потому что хотелось. Между же занятиями мы обычно играли блиц в шахматы. Я играл с Арсением (он тогда был шестиклассником из Ярославля, а ныне закончил Мехмат МГУ и где-то в Москве работает). Я играл плохо, а он уже был перворазрядником. Поэтому все партии я «сливал», только раз вничью свёл… То ли он отвлёкся, то ли ещё что… Почему-то в карты у нас почти никто не играл. Играли в шашки, шахматы, что-то рассказывали друг другу.
По вечерам, после ужина были интеллектуальные игры, по образцу Кировской Школы, очень интересные мероприятия. Были спектакли, придумываемые преподавателями или учениками. Помню, что у восьмого класса команда на все игры и мероприятия называлась «Zenisotoff Abud». Что просто-напросто анаграмма от «Дуба фотосинтез», потому что у них капитаном был Женя Дубравский по прозвищу «Дуб». Сейчас Евгений Михайлович кандидат физико-математических наук, закончил мехмат МГУ и там же аспирантуру, работает в Москве программистом. Женя очень интересный человек, оказалось, что в Костроме мы живём неподалёку и учимся в одной школе. Поэтому мы вместе ходили по утрам. А по дороге он мне либо рассказывал что-нибудь, видимо осмысляя школьную программу или что-то прочитанное, либо задавал вопросы «научно-философского склада». Я, как дурак, пытался что-то говорить, думать… но заранее было известно, что я не догадаюсь, а он уже знает ответ. Вообще начитанности и эрудиции товарищей я поражался, и поражаюсь до сих пор.
Вот в такую-то среду и попали «воспитатели». Совершенно этому чужие. Не знаю, чья была идея взять этих «девочек с истпеда». «Истпед» — это совершенно другой мир, мир «Комсорга» и пионерских организаций, мир «массовиков-затейников» в «два прихлопа — три притопа». Наша увлечённость учёбой и математикой им была искренне непонятна. Они хотели вместо занятий заставлять нас петь, плясать, проделывать какие-то «общественно-значимые, ориентирующие личность… и т.д.» мероприятия. И то, что после обеда, в свободное время, мы самостоятельно и с удовольствием ходили заниматься в аудитории, а не водили хороводы в веночках по лужайкам — их бесило. Видимо, они привыкли иметь какое-то влияние, значимость (как в пионерских лагерях), здесь же их функция была совершенно техническая и второстепенная, на них никто не обращал внимания. Детям они были искренне неинтересны, что до безумия их оскорбляло. Олицетворением же этого противного духа стали преподаватели, которым мы смотрели в рот, которых слушали, за которыми ходили «хвостом». И начались мелкие козни, шпильки, попытки очернить преподавателей в наших глазах. Что, надо признать, успеха не имело.
Та смена была характерна системой «нарядов». «Наряд» — как в армии, выполнение некоторой работы за нарушение дисциплины. Работы простые: вымыть пол в аудитории, прибрать бумажки возле корпуса, подмести, чистить картошку в столовой, убирать со столов и т.д. Не помню, кто ввёл эту систему, но точно не воспитатели, которые считали её неправильной. А мне она нравилась. Я, кстати, был самым «нарядным» учеником. Бывало, что я отрабатывал по три наряда в день. В итоге их количество у меня превзошло число дней смены почти вдвое, за что я и был награждён на закрытии школы какой-то грамотой. Не то чтобы я совершал какие-то тяжёлые провинности, но я был непоседлив, любил лазать по деревьям, гулять за территорией, ходить после отбоя. Любил спорить, когда мне давали какие-то поручения. Но зато в исполнении нарядов я был прилежен.
Самый мой любимый наряд — в хлеборезку. Там ароматный свежий, иногда ещё тёплый хлеб, чистое, уютное помещение, и сорок минут работы. А потом всё расставляешь на столы. Наверное, во мне пропадает официант… Но не всё так безмятежно… на стол молодого человека девушки, которая мне нравилась, попадал самый плохой хлеб. И ещё, если правильно резать, то можно было стащить (сэкономить) батон, а то и два. Вот! Которые и съедались с вареньем полным составом моей палаты. Это был мой самый тяжкий грех за все смены, а вернее, озорство. Ничего более плохого, да вообще плохого, я там не делал, не считая маленькой глупости в 1999-м году, после чего отношение взрослых ко мне сильно изменилось.
Всегда поражал тот юмор, с которым всё делалось и воспринималось. Такого чувства юмора я не встречал нигде. С ностальгией и удовольствием вспоминаю, как же все были остроумны — и ученики, и преподаватели. Особенно успешен и интересен был на выдумки восьмой класс с их «брендом» (как сказали бы ныне, а попросту «душой») Сашкой Чернятьевым. Чернятьев — спортсмен, математик, умница: уже тогда у него был чёрный пояс по Карате и первый диплом зональной олимпиады по математике, не считая областных дипломов по физике. Ловкий, красивый, пластичный, великолепный певец и танцор. То, как он пел «Санта Лючию», думаю, помнят все. Эта традиция его сольных концертов сохранялась, и когда он уже ездил в ЛМШ в качестве преподавателя. Сашку любили все — и старшие, и младшие, и учеником, и преподавателем. Есть в нём что-то от настоящего шоу-мена. Теперь он закончил аспирантуру Мехмата МГУ и должен вот-вот защититься.
Конечно, не надо думать, что мы там все были какие-то увальни. Мы играли в теннис, футбол, волейбол, после ужина, если не показывали фильм, или не проводили интеллектуальную игру или концерт, — была дискотека. И страсти кипели нешуточные. Влюблённости, ревности… всё как всегда. Кто-то пошутил: «При концентрации детей выше порогового уровня, начинается процесс параобразования». И ещё в каждой смене был свой культовый анекдот, а то и несколько. Тогда был какой-то про «пи, е и математика» и ещё «про мышку».
Что радует во всём этом — что не было хамства и «дедовщины». В другие летние лагеря (а мне доводилось бывать) лучше не ездить, если там сложился состав «старожилов», кто ездит постоянно, а ты впервые, — заклюют. Уедешь раньше, не выдержишь. У нас же костяк был сформирован, ездили в основном одни и те же. Случайные люди не появлялись там второй раз. Но к «новым» никакой дискриминации не применялось. Все принимались с радостью. Я не помню ни одной драки, ни одной напряжённой ситуации за все шесть лет, что я туда ездил.
Забавной была последняя ночь. Как всегда, все гуляли, никто не спал, а тех немногих, кто спал, немилосердно мазали пастой. Мне гулять не хотелось, и я лёг спать. Вернее я лёг в кровать. Было тоскливо, что всё закончилось, что надо уезжать. Радости никакой. И меня приняли за спящего. Девчонки восьмого класса меня «намазали». Я всё понимал, но виду не подал и не пошевелился. Они ушли, видимо, похвастались мальчишкам, и те пришли посмотреть на меня вымазанного. Потрогали. Я — ноль эмоций, «сплю без задних ног». Тогда они решили вынести мою кровать в коридор. Вынесли. Вынесли на улицу. Поставили под сосну. А я всё равно лежу, только сбоку на бок перевернулся, надо же «держать марку». Мимо ходят люди, смеются. Потом подошёл Коля Чернятьев, старший брат Саши, тоже «звезда» (теперь он ведёт кружки в Костроме), и стал мне рассказывать «сказку». Уж не помню про что, только помню, что он её сочинял на ходу, и она мне понравилась. Потом он помог мне отнести кровать обратно. Я умылся. Стал гулять по территории, кидать шишками в звёзды. Но тоскливо, что всё закончилось было по-прежнему…
|